Вы уверены, что мы удержим Москву?

В «Воспоминаниях и размышлениях» в главе о битве за Москву, Г.К. Жуков говорит следующее:

«Не помню точно какого числа − это было вскоре после тактического прорыва немцев на участке 30-й армии Калининского фронта − мне позвонил И. В. Сталин и спросил:

− Вы уверены, что мы удержим Москву? Я спрашиваю вас это с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.

− Москву, безусловно, удержим. Но нужно еще не менее двух армий и хотя бы двести танков.

− Это неплохо, что у вас такая уверенность.

Позвоните в Генштаб и договоритесь, куда сосредоточить две резервные армии, которые вы просите. Они будут готовы в конце ноября. Танков пока дать не сможем»[1].

Прорыв немцев на участке 30-й армии Калининского фронта случился в ночь на 16 ноября 1941 года, − в самом начале последнего ноябрьского наступления немцев на Москву. Это примерно датирует приведенный выше диалог.

Зная, какая обстановка сложилась под Москвой в октябре-ноябре 1941 года, вероятность такого разговора кажется вполне допустимой.

В книге митрополита Митрофана (Баданина) приводится редкая фотография мотоциклистов дивизии «Дас Райх» в пригороде Москвы на фоне московского трамвая.

Митрополит Митрофан так комментирует эту фотографию: «В 1970­-е годы старожилы москвичи рассказывали автору, что эсесовские разведотряды на мотоциклах уже разъезжали по улицам Химок, приветственно махая пассажирам московских трамваев[2]. Позже из архивов стало известно, что это были мотоциклисты дивизии СС “Дас Райх”». Эти отряды были рассеяны силами НКВД, но определенную панику в Москве навели.

Так что положение действительно было критическим, и теоретически приведенный выше разговор мог состояться. Заметим, что из него следует, что Верховный Главнокомандующий Сталин сомневается в том, удастся ли удержать Москву, а командующий Западным фронтом генерал армии Жуков однозначно убежден, что удержим.

Но вот, что любопытно. Возможность такого разговора категорически отрицает маршал Голованов. И утверждает, что в реалии было все с точностью до наоборот.

У нас большая беда, большое горе

Голованов признает и даже описывает малоизвестный момент очень тяжелого душевного состояния Сталина в дни прорыва немцами нашего фронта под Вязьмой и окружения нескольких армий. «Как-то в октябре, вызванный в Ставку, я застал Сталина в комнате одного. Он сидел на стуле, что было необычно, на столе стояла нетронутая остывшая еда.

Сталин молчал. В том, что он слышал и видел, как я вошел, сомнений не было, напоминать о себе я счел безтактным.

Мелькнула мысль: что-то случилось, страшное, непоправимое, но что? Таким Сталина мне видеть не доводилось. Тишина давила.

− У нас большая беда, большое горе, − услышал я наконец тихий, но четкий голос Сталина. − Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий.

После некоторой паузы, то ли спрашивая меня, то ли обращаясь к себе, Сталин также тихо сказал:

− Что будем делать? Что будем делать?!

Видимо, происшедшее ошеломило его.

Потом он поднял голову, посмотрел на меня.

Никогда ни прежде, ни после этого мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой страшной душевной муки.

Мы встречались с ним и разговаривали не более двух дней тому назад, но за эти два дня он сильно осунулся. Ответить что-либо, дать какой-то совет я, естественно, не мог, и Сталин, конечно, понимал это. Что мог сказать и что мог посоветовать в то время и в таких делах командир авиационной дивизии?

Вошел Поскребышев, доложил, что прибыл Борис Михайлович Шапошников − Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба.

Сталин встал, сказал, чтобы входил.

На лице его не осталось и следа от только что пережитых чувств. Начались доклады.

Получив задание, я уехал»[3].

Почему-то Сталин буквально с первых встреч и первых месяцев, говоря условно, «совместной работы» с Головановым стал испытывать к нему большое доверие. Следствием этого доверия, и стала для командующего АДД возможность увидеть движения души Верховного, закрытые даже от старых соратников. Сталинское доверие Голованов оправдал всей своей жизнью.

Спросите товарищей, − лопаты у них есть?

Ситуация, о которой будет идти сейчас речь, имела место вскоре после описанной выше. В самые тяжелые дни обороны Москвы. Слово Главному маршалу авиации:

«Положение на фронте становилось все напряженнее. Враг подходил к Москве.

Шла эвакуация правительственных учреждений. Все посольства выехали из Москвы в Куйбышев [15 октября 1941 был указ об эвакуации посольств].

Сталин, будучи Председателем Совета Народных Комиссаров, Председателем Государственного Комитета Обороны и Верховным Главнокомандующим, все больше и больше сосредоточивал в своих руках решение всех военных вопросов, в том числе вопросов обороны Москвы. Без его ведома ничего не делалось…

Гражданских людей в Ставке, за редким исключением, практически не было. При моих посещениях Ставки я встречал лишь Маленкова и Берия.

В один из тех дней в Ставке я стал свидетелем весьма знаменательного разговора, который ярко показывает роль Сталина в битве за Москву, в противовес злобным утверждениям Хрущева [и далеко не одного его] о малой значимости Верховного Главнокомандующего в годы войны.

«Шло обсуждение дальнейшего боевого применения дивизии. Раздался телефонный звонок. Сталин, не торопясь, подошел к аппарату и поднял трубку. При разговоре он никогда не держал трубку близко к уху, а держал ее на расстоянии, так как громкость звука в аппарате была усиленная. Находящийся неподалеку человек свободно слышал разговор.

Звонил корпусной комиссар Степанов − член Военного совета ВВС. Он доложил Сталину, что находится в Перхушково (здесь, немного западнее Москвы, находился штаб Западного фронта).

− Ну, как у вас там дела? − спросил Сталин.

− Командование ставит вопрос, что штаб фронта очень близок от переднего края обороны. Нужно штаб фронта вывести на восток за Москву, а КП организовать на восточной окраине Москвы!

Воцарилось довольно длительное молчание…

− Товарищ Степанов, спросите товарищей, − лопаты у них есть? − спросил спокойно Сталин.

− Сейчас… − вновь последовала долгая пауза. − А какие лопаты, товарищ Сталин?

− Все равно какие.

− Сейчас… − Довольно быстро Степанов доложил: − Лопаты, товарищ Сталин, есть!

− Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве. До свидания.

Не торопясь, Сталин положил трубку. Он даже не спросил, какие товарищи, кто именно ставит эти вопросы. Сталин продолжил прерванный разговор.

Эпизод весьма краткий, и вряд ли он требует дальнейших пояснений»[4].

Это означало сдачу Москвы противнику!

Тем не менее, не на страницах «Дальней бомбардировочной…», а в самой жизни маршала авиации, такие пояснения были. Об этом свидетельствует уже не раз упомянутый в этих очерках летчик, писатель и поэт Феликс Чуев, положивший свою недолгую жизнь на защиту Родины и ее великих и зачастую уже неизвестных героев.

В своих «Солдатах Империи» и книге «Молотов» он как минимум дважды возвращается в к описанному выше разговору Сталина о лопатах. В «Солдатах» в главе «Несписочный маршал» в разделе «Лопаты» Феликс практически дословно воспроизводит его со слов маршала. А вот «пояснения» к нему приводит в главе, посвященной Жукову[5] и в главке «Беседа с маршалом Головановым» в «Молотове»[6]. Чтобы не повторяться дважды и трижды приведу «коллаж» из сказанного в двух книгах. Оба рассказа начинаются практически одинаково:

«Вижу, как в морозный день 2 декабря 1971 года еду в электричке с А.Е. Головановым на дачу к В.М. Молотову.

В эти дни отмечали 30-летие Московской битвы, исполнилось 75 лет Г.К. Жукову и в “Комсомольской правде” опубликована беседа журналиста В. Пескова с Георгием Константиновичем.

На вопрос корреспондента, не было ли опасным держать штаб Западного фронта в Перхушкове, в непосредственной близости от передовой, Жуков отвечает:

«Риск был. Ставка мне говорила об этом. Да и сам я разве не понимал?

Но я хорошо понимал и другое: оттяни штаб фронта, вслед за ним оттянутся штабы армейские, дивизионные. А этого допустить было нельзя…».

Я вслух прочитал это Голованову. Александр Евгеньевич взял у меня «Комсомолку», надел очки, перечитал сам и бросил газету на пустующую деревянную лавку электрички.

"Это было не так! – резко сказал он. – И я убежден, что, если б я сейчас об этом спросил Жукова, он бы ответил, что корреспондент его неправильно понял или что-нибудь еще”».

В «Беседе с маршалом Головановым» на интервью с Жуковым в «Комсомолке» Голованов реагирует резче:

«− Врет! − резко сказал Голованов и отбросил газету на скамейку электрички. − Он ставил перед Сталиным вопрос о том, чтобы перенести штаб Западного фронта из Перхушкова за восточную окраину Москвы, в район Арзамаса.

Это означало сдачу Москвы противнику.

Я был свидетелем телефонного разговора Сталина с членом Военного совета ВВС Западного фронта генералом Степановым − тот поставил этот вопрос перед Сталиным по поручению командования фронтом. Сталин ответил:

«Возьмите лопаты и копайте себе могилы. Штаб Западного фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве. До свидания».

Кроме Степанова об этом знают Василевский и Штеменко.

Жуков есть Жуков, но факт есть факт. А при встрече скажет, что либо такого не было, либо корреспондент не так написал, − усмехнулся Голованов».

«…и никто не узнает истинную правду»

В «Солдатах Империи» Чуев добавляет еще один разговор с Головановым на ту же тему, имевший быть 1 февраля 1975 года – в последний год жизни маршала:

«Через несколько лет, 1 февраля 1975 года, я вновь спросил у Голованова, ставил ли Жуков вопрос о сдаче Москвы в 1941 году. Накануне показывали по телевидению кинодокументы о Жукове, где он отвечает на вопрос К.Симонова: «Почему штаб Западного фронта находился так близко от немцев, в Перхушкове?» Жуков сказал, что, если бы перенесли штаб к Москве, это подорвало бы в войсках уверенность в победе.

Голованов сказал так (привожу запись из своего дневника):

– Жуков написал, что 6 октября 1941 года[7] Сталин у него спрашивал, отстоим ли Москву, и Жуков твердо ответил: «Отстоим!»

А ведь было так, что он прислал генерала Соколовского к Василевскому (Александр Михайлович это должен помнить), чтобы тот в Генштабе принял узел связи для Западного фронта. Василевский с недоумением позвонил об этом Сталину, и тот дал нагоняй Жукову.

Жуков предлагал сдать Москву, и так оно и было бы, если бы не Сталин.

– Но это надо подтвердить документально, – сказал я.

– Как подтвердишь? – ответил Голованов. – Большинство документов, показывающих истинную роль Сталина в войне, сожгли при Хрущеве.

Так были уничтожены три тома моей переписки со Сталиным.

Умрет Василевский, умрет Голованов, умрет Штеменко, и никто не узнает истинную правду.

А ведь этот факт нисколько не принижает роли Жукова, а показывает, сколько было сомнений, и какими усилиями советского народа была достигнута победа под Москвой!.

Но и сравнивать в этом деле Жукова с Кутузовым тоже нельзя, ибо сдача Москвы в 1941 году значила для нас куда больше, чем в 1812-м, когда она не была столицей. Жуков мог не знать того, что знал Сталин, и что стало всем нам известно значительно позже: с падением Москвы против нас на востоке выступала Япония, и воевать в то время сразу на два фронта…».

Лично мне кажется, что приведенный эпизод говорит как раз о специфике военного дарования Жукова, и отчетливее освещает его роль в обороне Москвы.

Нелепо отрицать его оперативно-тактический талант, о котором говорят и Рокоссовский и Голованов, но что касается стратегического мышления, то увы…

Жуков, как человек исключительно одаренный, но еще более этой одаренности самолюбивый, не мог не чувствовать этой своей, скажем, определенной ущербности как полководца [возможно даже не рационализируя ее]. Но смириться с этим до конца не желал. Отсюда и его «поправки истории» в мемуарах и выступлениях. С этим же фактором мы столкнемся, пытаясь выяснить причины столь странного освещения Жуковым вечера 21 июня 1941 года.

«…я в Перхушкове займу ваше место»

Свидетельство Голованова подтверждается и другими военачальниками. Приведем отрывок из стенограммы выступления перед читателями генерала армии С.М.Штеменко:

«Командный пункт Жукова в период угрожающего положения находился ближе к линии обороны. Жуков обратился к Сталину с просьбой о разрешении перевода своего командного пункта подальше от линии обороны, к Белорусскому вокзалу.

Сталин ответил, что если Жуков перейдет к Белорусскому вокзалу, то он займет его место».

Писатель Лев Колодный в книге «Хождение в Москву» дополняет свидетельство Штеменко, свидетельством бывшего командующего МВО и Московской зоны обороны генерал-полковника П.А.Артемьева. Колодный приводит письмо майора в отставке А.Рыбина, бывшего военного коменданта ГАБТа СССР:

«С 1975 года я возглавляю комиссию по организации встреч участников фронтовых артистических бригад Большого театра СССР.

На одну из таких встреч, 11 ноября 1976 года, мы пригласили бывшего командующего МВО и Московской зоны обороны генерал-полковника П.А.Артемьева и попросили его обрисовать положение Москвы в октябре-ноябре 1941 года.

Вот что Павел Артемьевич рассказал тогда:

«Не скрою, у нас были колебания: устоит ли Москва?

Но железная, настойчивая, порой жестокая воля Сталина наводила повсюду порядок и вселяла уверенность в победе.

Мы отдаем должное Г.К.Жукову в защите Москвы, но и он на некоторое время растерялся. Когда враг полуокружал Москву, Г.К.Жуков попросил Верховного перевести свой штаб из Перхушкова в Москву, на Белорусский вокзал.

Сталин ему ответил:

«Если вы попятитесь до Белорусского вокзала, то я в Перхушкове займу ваше место». Больше Жуков по этому вопросу к Верховному не обращался».

Так что вопрос о сравнительной роли в защите Москвы Жукова и Сталина можно считать закрытым.

Добавим только, что митрополит Митрофан в «Тайне Великой войны» оценивает этот эпизод с лопатами, равно и отказ Сталина покинуть Москву, как момент, с которого Сталин стал объективно нести служение «Удерживающего теперь».

[1] Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. – М.: АПН, 1970. С.338-339.

[2] Из беседы автора в 1980 году с В.С.Туманян, родственницей А.С. Микояна, в годы войны члена Государственного комитета обороны СССР. – Прим. митр. Митрофана.

[3] Голованов А.Е. Дальняя бомбардировочная... - М.: Центрполиграф, 2020. С.88-89.

[4] Там же. С. 90-91.

[5] Чуев Ф.И. Солдаты Империи. – М.: Ковчег, 1998. С.310-312.

[6] Чуев Ф.И. Молотов. Полудержавный властелин. – М.: Олма-пресс, 1999. С.504-505.

[7] В дате здесь очевидная неточность. Жуков вступил в командование Западным фронтом 11 октября 1941 года по Приказу Ставки от 10.10.1941. Поскольку Голованов ссылается здесь на «Воспоминания и размышления», то есть на вполне проверяемый текст, речь идет именно о добросовестной ошибке памяти, не имеющей принципиального значения.

Борис Глебович Галенин, добрый друг Московских суворовцев, кандидат технических наук, историк, писатель и начальник Штаба Войсковой Православной Миссии