Большой резонанс вызвали слова главы Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерея Всеволода Чаплина: «Державность, справедливость и солидарность — это три ценности, на основе которых нам нужно строить систему, которая бы объединила монархию и социализм».
Сразу же возник вопрос: возможно ли такое сочетание? И в какой форме оно может произойти? Здесь очень важно понять, что речь не идёт о каких-то двух разных (и тем более противоположных) реалиях. Так, в частности, существует представление о том, что монархия есть нечто «правое», а социализм — «левое». Действительно, если брать сферу идеологии, то монархия (точнее монархизм) окажется на правом фланге, тогда как социализм (социал-демократия и коммунистическое движение) — на левом.
Хотя можно привести в пример монархистов, апеллирующих к социализму или очень близких к нему. Так, классик русского консерватизма К. Н. Леонтьев считал, что социализм может стать опорой монархии: «Чувство мое пророчит мне, что славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной». Можно также вспомнить о младоросах — монархическом движении, существовавшем в русской эмиграции.
Сами младоросы вовсе не называли себя социалистами, но выдвинули лозунг «Царь и Советы», предложив проект «трудовой и социальной монархии», основанный на корпоративном взаимодействии рабочих, предпринимателей и государства. При этом они выступали за плановую экономику, без излишней централизации.
Но это область именно политики. А есть не менее (и во многом даже более) важная область — государственной и общественной практики. Многие историки и историософы часто отмечают «социалистичность» самодержавно-монархической Российской Империи. В частности, её видят в наличии мощных механизмов государственного регулирования: роль госзаказа, контроль Госбанка над всеми другими банками с правом эмиссии, отсутствие коммерческой составляющей в деятельности казенных заводов и т. д. Мощная поддержка оказывалась кооперативному движению. Так, в 1914 году правительство предоставило кооперативам ссуды на 100 миллионов рублей. Оно финансировало технически совершенные мастерские, передавало готовые производства в руки кустарей, объединенных в артели. И эта политика вызывала сопротивление скупщиков.
Монархическое государство умеряло излишние аппетиты некоторых частных предпринимателей. В политической области крупный капитал не имел возможности прямо влиять на власть, Царь сам контролировал своё правительство. Либеральная оппозиция, защищавшая его интересы, требовала создания так называемого «ответственного» (перед Думой) министерства, но это требование было категорически отвергнуто. А в 1916 году правительство усилило контроль над «военно-промышленными комитетами», с помощью которых отдельные бизнес-круги взвинчивали цены. Кроме того, были повышены требования военного министерства к выпускаемой продукции, ведомства готовились к расширению своей активности на всех направлениях. В ответ либеральная пресса обвинила монархическую власть в «государственном социализме», что весьма характерно.
Монархическое государство социалистично само по себе. (Другое дело, что его социальный характер может быть затушёван — как то было, до некоторой степени, в Российской Империи.) Монарх, уже по самой логике автократии, стремится стоять над различными группами, не допуская излишнего усиления одной из них — ведь это усиление угрожает самой его власти. Сосредоточив в своих руках излишние ресурсы, группа может либо устранить монархическую власть, либо превратить её в свой инструмент. Вот почему монарх стремится удалить все группы от власти, но при этом быть близок ко всем группам в плане заботы о них.
Различные группы часто стремятся поставить часть (себя) превыше целого, лицемерно апеллируя при этом к самому целому (народу). В реальности же, вместо народного правления (демократии) часто имеет место быть правление какой-либо олигархии — аристократической, бюрократической или буржуазной. Монархия предполагает равновесие целого (общества, нации) и части (группы, личности). Эти две реалии социального бытия нуждаются в третьем — в том субъекте, который сумел бы преодолеть их разделение и ликвидировать их конфликт. Собственно, сам Монарх и становится целым, персонифицирует его, придаёт ему живые, личностные черты. Государство здесь — не бездушный механизм, но одушевленный, разумный организм (единство души и тела), личность, внутри которого содержатся «органы» (группы) и «клетки» (личности). Подданные как бы находятся внутри Монарха, и Часть здесь выражает Целое.
Итак, монархическое государство социалистично само по себе, в принципе. Но так же можно сказать, что и сам социализм является монархическим. И это хорошо заметно на примере «левых» (коммунистических) режимов, которые неизбежно трансформировались в некие квазимонархии, основанные на власти вождя (Сталин, Мао Цзедун). Безусловно, считать их монархиями нельзя ни в коем случае. Однако, показательно уже само задействование левыми режимами монархической технологии.
Есть даже и в левом социализме нечто, что требует от него определенного «монархизма». Монархизм — до той или иной степени — может быть присущ и республиканско-демократическому государству с сильной президентской властью. Дальнейшее укрепление такого государства — как мощной державы, вне всякого сомнения, будет иметь и огромное социальное значение. Только сильная державная власть способна обеспечить справедливое равновесие в обществе, не допустить того, чтобы одна часть социального целого подавляла другую его часть.
Теперь от рассмотрения государственной практики пора перейти к рассмотрению практики социальной. Следует напомнить, что само слово «социализм» происходит от латинского «socialis», то есть «общественный». А русское слово «общество» имеет одну основу с русским словом «община». Кстати, на Западе этого совпадения нет. В английском языке община — «community», а общество — «society». Так же и во французском, соответственно — «communauté» и «société». А немецкий социолог Фердинанд Тённис разграничивал два типа организации людей — Общину (Gemeinschaft) и Общество (Gesellschaft). Первое представляет собой коллектив традиционного общества, основанный на органических, почвенных, «родственных» связях. Второе — атомизированное сообщество, в основе которого находится формальный договор.
Русскую поземельную общину, бывшую некоей базисной ячейкой дореволюционного общества, часто представляют этаким «азиатско-деспотическим» институтом, всячески подавлявшим личность. На самом деле, крестьянин-общинник обладал всей необходимой субъектностью. Он имел личный надел и вёл собственное хозяйство. При этом важные дела решались на общинном сходе и существовал общий земельный фонд (леса и т. д.). Кроме того, существовал обычай общинной помощи, которую оказывали всем нуждающимся. Таким образом, коллективное и личное начало органически сочетались, между ними существовало равновесие — часть выражало целое.
Получается, что община единосущна монархии. И здесь просто необходимо вспомнить о том, что в начале XVII века именно городские и уездные общины организовали народное ополчение, которое освободило Москву от иностранных захватчиков и восстановило законную русскую монархическую государственность.
И в том же самом веке русское монархическое государство поддержало общину и спасло русское общинное крестьянство от массового разорения. Тогда обозначился существенный дефицит земли, сопровождавшийся ростом крестьянского населения и дроблением земледельческих хозяйств. Возникла угроза обезземеливания значительной части (если только не большинства) крестьян. Для того, чтобы предотвратить пауперизацию земледельца правительство ввело практику периодических переделов общинной земли. Они были направлены на то, чтобы не допустить излишнего неравенства, а также обеспечить хозяйственными ресурсами малоимущих. Переделы эти жестко критиковались многими историками и публицистами (особенно, либерально настроенными). Однако, даже и они вынуждены были признать, что их поддержало большинство крестьян.
А вот как описывает переделы немецкий путешественник XIX века А. Гакстенхаузен: «Равномерный раздел естественно очень затруднителен. Пашня состоит из хороших, средних и дурных клочков, — одни лежат близко, другие далеко, для одного удобно, для другого нет. Как же все это выровнять? Конечно, это очень трудно, но русские легко побеждают эту трудность: в каждой общине есть опытные землемеры, научившиеся своему делу по преданию и исправляющие его справедливо и ко всеобщему удовольствию. Сначала дача разделяется на полосы, смотря по отдаленности или близости, по качеству земли и по степени ее удобренности, так что каждая полоса бывает совершенно однородна другим полосам во всех отношениях. Потом каждая из этих полос разделяется на столько участников, сколько находится в общине членов-участников, и участки разбираются ими по жребию.
Таков общий порядок; но в каждой области, а часто и в каждой общине, установились местные обычаи, которыми он видоизменяется. Очень интересно было бы собрать все эти особенности. Например, в Ярославской губернии существуют во многих общинах особенные, чрезвычайно чтимые мерки. Длина этих мерок соответствует достоинству и качеству различных почв, так что, например, для самой лучшей земли — мерка самая короткая; для земли несколько похуже — и мерка несколько подлиннее, и, наконец, для самой худшей земли — и мерка самая длинная. Поэтому в этих общинах все участки различной величины, но именно тем самым они уравнены в своей ценности».
Часто утверждают, что переделы были мощным препятствием для экономического развития крестьянских хозяйств. Однако, вот факт — с 1861 по 1906 год в 25% общин переделы не производились вообще, а производительность труда и урожайность там нисколько не выделялись на общем фоне. Развитие же крестьянского хозяйства тормозила, прежде всего, слабая техническая оснащенность села.
Усиление социального, державного государства, основанного на принципах справедливости и солидарности, должно сопровождаться возрождением российской общины — естественно, на новом уровне. Возможно, она будет сформирована на базе территориальных общественных самоуправлений (ТОСов), существующих в рамках небольших образований: подъезда многоквартирного жилого дома, группы домов, жилого микрорайона, сельского населённого пункта (не считающегося поселением).
Община могла бы стать образованием, которое обеспечивает социальную солидарность в пределах небольшого, но хорошо организованного образования. Например, было бы оптимально интегрировать в общину предпринимателей — разумеется, на добровольной основе. Возможно (и крайне желательно) активное участие предпринимателей в жизни и деятельности территориальных образований. Так, предприниматель мог бы организовывать производство или содействовать его организации, получая при этом содействие от самой общины. Много пользы принесло бы взаимодействие частного капитала и коллективных (народных) предприятий. К примеру, предприниматель мог бы консультировать эти предприятия, получая от них определенное вознаграждение. И так далее, и тому подобное — форм социальной солидарности, её субъектов может быть сколько угодно много. А помимо территориальных общин возможны и общины экономические, производственные, основанные на всё той же солидарности (работников между собой, работников и работодателей, и т. д.).
Таким образом, принцип социального монархизма можно сформулировать следующим образом: державность обеспечивает справедливость — на уровне государства, защищая интересы всех социальных групп и не давая одной из них возвыситься над остальными, община обеспечивает солидарность — на уровне территориального (производственного) образования.
Александр Елисеев
